В. А. Петишева
ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА В ОЦЕНКЕ Л. М. ЛЕОНОВА
(ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ КОНТЕКСТ «РУССКОГО ЛЕСА»)
«Русский лес» (1953) - этапное произведение в культурной жизни России второй половины XX века, ставшее «предвестником того явления, которое спустя десять лет, в шестидесятые годы, определилось как почвенничество в литературе»1. Исходный онтологический базис романа - противостояние Добра и Зла, противопоставление абстрактных доктрин революционного переустройства мира объективным законам мироздания, нравственным основам жизни человека в его гармоническом единении с природой. Роман Л. Леонова - разнородное произведение, в котором сюжетообразующими центрами стали, на первый взгляд, несовместимые проблемы общественной, культурной и духовной жизни народа - судьба русского леса и будущее России, борьба двух направлений в учении о лесе, наука и лженаука, фашизм и гуманизм. Автор умело сконструировал, соединил в целое этот разнохарактерный материал, превратив его в художественную систему.
Структурным фундаментом книги стали философские посылки романиста об онтологии бытия и сущности человека, о культуре и ее диахронных связях, об истории и современности, морали и религии. Прозаик использовал идеи различных общественных учений: трактаты древнегреческих и древнеримских философов - Левкиппа, Демокрита, Эпикура, Сократа и Платона; религиозно-философские постулаты христианского и языческого гностицизма (Валентин из Египта, Василид из Сирии) о человеке как центре мирового процесса, о дуализме - борьбе света и тьмы, духа и материи; ведущего идейного течения древнего Китая - конфуцианства; религию древней Индии - буддизм Б. Сиддхартха. Мышление автора «Русского леса» - культурфилософское; оно диалектично и исторично в своей опоре на различные общественные и религиозные, нравственно-этические и философско-моралистические течения нового времени. Обобщая конкретный фактический материал, романист часто отсылает читателя к нравственным и духовным истокам цивилизации, к ее родословной: к христианству и исламу - мировым религиям; к православию, зародившемуся в результате раскола церквей; к славянофильству - его историософии и концепции русской истории; к западничеству, выступавшему за ликвидацию феодально-крепостнических отношений и развитие России по европейскому образцу; к материализму и идеализму с их противоположными доктринами, о первичности, с одной стороны, духовного и мыслительного, с другой - материального, природного; к марксизму - ведущему учению конца XIX - XX века; к неомарксизму с его попытками обновить марксизм. Обращение писателя к указанным и другим теориям и течениям общественной и философско-религиозной мысли (древнекитайское учение даосизм, дуалистическая древнеиранская религия зороастризм, витализм) логически оправдано и нацелено на раскрытие пафоса книги, созданной в условиях жесткого диктата государства.
Леоновская нравственно-философская концепция отражения человека и мира сформировалась в первую очередь под непосредственным влиянием общественнополитических условий, а также в результате наблюдений прозаика над жизнью. Немаловажную роль при этом играли эстетические ориентиры писателя: творческое
использование традиций устной словесности, древнерусских литературных памятников, классиков XIX столетия, народных социальных утопий, библейских мотивов и образов. Л. Леонова-художника, критика и публициста нельзя полностью понять, не учитывая литературно-художественный, культурный и философский контексты эпохи, в которой шло формирование личности писателя и ее последующая эволюция. Это, прежде всего, русская философская мысль конца XIX - начала XX века в лице ее ярких представителей - В. Соловьева, Н. Бердяева, Н. Федорова, П. Флоренского, Л. Шестова. Вне сомнения, труды этих мыслителей сказались на леонов-ских сомнениях и настороженности по отношению к пореволюционному времени и прогрессу, к насильственным методам переустройства социально-экономического уклада России, косвенно отразились в скептических оценках предельного рационализма, нивелирования индивидуума и пренебрежения к его духовным интересам.
Особый поэтический мир «Русского леса» - жизнь природы; в романе изображены ее многообразные проявления, показаны обобщенные картины и образы: то развернутые, то лаконичные; выявлен главный конфликт в эволюции человечества - противоборство философии жизни и философии смерти. В произведении доминирует идея возрождения природы, но ни ее завоевания. Автор и герои убеждены: настало время охранять природу от безрассудных посягательств людей, строить отношения с ней на основе выверенных научно-обоснованных подходов; пришла пора отказаться от антропоцентрического мышления человека в пользу ноосферного.
Лес в романе - художественный символ и главный герой книги, способствующий раскрытию человеческих лиц, их психологии и поступков; он сыграл важную роль в формировании жизненной позиции ученого Вихрова: «К революции я шел, - заявил герой, - своим лесом, и, сказать правду, вследствие постоянных побоев, довольно дремучим лесом»2: Вполне логично, что Иван Матвеич стал защитником и ходатаем «зеленого друга». На предложение Таисии Матвеевны уехать из Москвы, бросить институт в отчаянное, неспокойное время и вернуться в Пустота («Пришел ты из лесу и возвращайся в лес» - порой говорила она) ученый отвечал: «Видишь ли, сестра, деревья на краю леса получают больше света и пищи, без утесненья растут... оттого повыносливей. Вот и меня природа поставила вроде дуба на опушку, для ограждения от напрасного ветровала. Как же мне уйти отсюда?.. Корешки себе же рубить придется» (54-55).
Мировоззрение Вихрова сложилось под влиянием разных факторов, при этом особую роль сыграли общение и беседы подростка Вани с Калиной, который в мальчишеских пересудах представлялся то добрым и озорным лешим, то грозным и справедливым подручным Стеньки Разина. Лесник Глухов охотно объяснял мальцу свою веру, ставшую впоследствии верой и самого Ивана Матвеича. Отсвет немногословной дружбы солдата бессрочной царской службы и малого - простого крестьянского паренька - сохранился в сердце Вихрова на всю жизнь. Лесной владыка щедро делился с Ваней секретами людской мудрости, «учил своего питомца узнавать по росам погоду, а урожай по корешкам лесных трав - и прочей тайной грамоте леса, в которой скопился тысячелетний опыт народа» (88). Калина - тип леоновского праведника, отличного от классических правдоискателей Н. Гоголя и Н. Лескова. В основе праведничества Глухова лежит стремление героя жить в гармонии с природой, видеть в ней сакральный смысл человеческой жизни с ее не-
отвратимым концом - переплавом в иные, еще более совершенные формы бытия. Такие качества Калины, как «светлое веселие духа и чувство красоты (“благообразие”), его деятельная любовь к ближним, смирение, жизнерадостность»3, напоминают душевные свойства толстовского Платона Каратаева.
Лес как один из главных сюжетообразующих образов книги определил судьбу, научные удачи как Вихрова, так и последователей идеи постоянного лесопользования. Об этом не раз заявляли герои, в частности Иван Матвеич: «Лес для меня не профессия, а призванье: от души никуда не сбежишь. Дали бы мне вторую жизнь, я повторил бы ее в том же духе» (684); Крайнов: «Я собираюсь заниматься всего лишь лесом, весьма подзапущенным русским лесом» (161); Осьминов: «Все на свете, лес в том числе, является лишь инструментом человеческого счастья» (685). «Зеленый друг» сформировал и питает пантеистическую натуру Лисагонова, бережет лесника от напастей и хвори и за надобностью держит при себе почти целое столетие. «Не отпускает его кормилец-то: держит, ласковый! <.. .> сказала древняя бабка, имея в виду лес и бывшего обходчика. <.. .> Он меня держит... - с достоинством повторил Миней. <...> Лес, чай, хозяин...» (708).
Но судьба знакового героя книги противоречива. Несмотря на то, что история уготовила лесу почетное место и имя кормильца, благодетеля и защитника русских людей, он, исправно неся службу на пользу общества, часто оказывался в роли пасынка. Вихров горько констатировал, глядя на небрежное и безжалостное отношение россиян к природе: «...не любят леса на Руси. Действует до сегодня древлянская память о непосильном труде, затраченном на раскорчевку необозримых пашен. Но я бы голодом заморил наших генералов от просвещенья, не сумевших за двести лет привить народу чувство если не благодарности, то хотя бы справедливости к безгласному зеленому другу» (182). И в последующие времена не лучшим образом расходовались кладовые природы. В беседе с Осьминовым Иван Матвеич, усталый, с нотой разочарования в голосе, сказал: «Я всего лишь экономического гражданства для леса требовал и протестовал против систематических лесных растрат. <.. .> Мы режем лес, усиленно сокращая срок оборота, и все, что тоньше трех вершков в отрубе или иной породы, остается на месте. <...> Зря, значит, растили их солнышко да мать-сыра земля» (685). В унисон мотивам бесхозяйственности и хищнического отношения человека к «зеленой одежде» земли прозвучали призывы ученого в лекции для студентов-первокурсников: «Пришло время оплатить должок этому молчаливому товарищу. <.. .> Вы вполне своевременно приходите на помощь лесу; с веками все меньше становится даровых благ на земле, и, чтобы не знать горя впереди, надо разумно тратить, а иногда и возмещать всякую копейку, без расписки взятую у природы» (309-310).
Важную идейно-художественную и композиционную функцию в романе выполняет финальный монолог лесника Минея, в котором четко обозначена позиция автора книги: «... Вот, сколько живу, испокон веков все в жизни мы наспех делали <...> ...У нас, в России, лес за все в ответе, так-то!» (709). Монологическая слитность повествования, в котором превалируют авторские оценки основных конфликтов, почти не давая поводов для сомнений в правильности вихровских взглядов, вскрывает парадоксальность концепции ученого. «Вихровское подвижническое служение лесу, - писал О. Михайлов, - при всем конечном оптимистическом взгляде автора на проблему, несет на себе трагедийный отсвет» (721).
На службе Иван Матвеич преуспевал: его наградили орденом, Грацианский вынужденно признал свое поражение. Но Вихрова никогда не" покидала мысль
о тщетности его научного поиска, ученого одолевало желание вернуться к истокам - уйти в лесничии4. В первый разговор после долгой разлуки с Полей, он, как бы оправдываясь, сказал: «Я не крал, не продавал отечества, не обманывал, хотя... и должен признать себя весьма недалеким человеком, если за целую жизнь не сумел доказать самых банальных очевидностей моему народу» (453). За долгие годы научного творчества Вихров «...сделать ничего для леса не успел, кроме груд исписанной бумаги» (684). Труды ученого не были востребованы в обществе, они оказались «бесполезными сочинениями» (683).
Сбылось пророчество Крайнова, напоминающего «комиссаров» Потемкина из романа «Соть» и Черимова из «Скутаревокого»: «Ищи базу, копай до твердого грунта, Иван. Иначе лес твой рухнет на тебя же» (182). Остались без ответа вопросы повествователя, скованного канонами соцреализма: «...Почему, сознавая свою несомненную правоту, все двадцать"пять лет отмалчивался Иван Матвеич? <...> Кто давал право Грацианскому на острейшие политические обвинения?..» (538). Наверное, ответы на непростые и «опасные» по тому времени вопросы можно было бы найти в последней главе романа, к сожалению, так и не написанной автором5. «Опыт XX века, ■- отметил Ю. Оклянский, - и собственная жизнь уже научили романиста, что возможности добра в его сопротивлении злу весьма относительны, а победа добрых начал проблематична и уж во всяком случае отнюдь не близка»6.
Наиболее полно теория постоянного лесопользования7 была изложена в книге Ивана Матвеича «Введение в науку о лесе» (398-402). В ней Вихров пришел к заключению: «целью лесного хозяина должно являться поддержание леса в состоянии, наиболее выгодном для получения отличной древесины в наибольшем количестве. Для этого рубки, согласованные с приростом и возрастом леса, должны были возмещаться правильным возобновлением его и вестись с таким расчетом, чтобы ко времени вырубки последней лесосеки на первой успевал выспеть новый, промышленного качества лес» (399). Но эпоха и время высветили уязвимые места в вихровской теории: дело в том, что «во всем мире, - писал Л. Леонов, - начальный прогресс подымался по древесным ступенькам...» (98); в России же на протяжении многих веков лес служил «...не только одним из источников народного существования, но и безответной рессорой государственной экономики...» (259). Важнейшее место в структуре «Русского леса» занимает классическая лекция (оригинальный художественный коллаж) профессора Вихрова - антитеза научному пустоцветству и миметизму Грацианского и его сторонников - одноликих «чиков». Лекция и теория постоянного лесопользования - научная основа романа. К ней Л. Леонов шел долго и трудно: создавая роман, он прочитал лесные журналы за последние 100 лет, часто путешествовал по стране, изучая на практике состояние лесного хозяйства, проштудировал классику - труды Ф. К. Арнольда, Г. Ф. Морозова, лесоводческие теории XX века Н. П. Анучина, Е. И. Лопухова, М. Е. Ткаченко, других ученых.
В основе «природного» и социального конфликтов «Русского леса» лежит двой-ничество - универсальный прием раскрытия личностных противоречий, - осложненное столкновениями героев на профессиональной почве, полярностью их этических и экологических взглядов. Бинарная сущность героев8 выявляется также через исторические, социально-политические и идеологические столкновения.
«Главный конфликт романа, - писала Т. Вахитова, - воплощенный в образах ученых Вихрова и Грацианского, касался не только проблем леса, но и философской концепции жизни»9.
Характерологическое противоборство в книге выявляется посредством описаний героев и среды, в которой они действуют, показа поступков персонажей, их отношений к другим действующим лицам, привычек, авторских отступлений и оценок и т. п. Прозаик нарочито противопоставил портреты и внешность Вихрова и Грацианского (в первом случае перед читателем предстал неутомимый мастеровой, во втором - несостоявшийся надменный аристократ), их кабинеты: в вихров-ском «имелось все необходимое для жизни и работы, только с явным подчинением первого второму» (39); в кабинете Грацианского не было «ни единой подробности, напоминавшей о профессии его владельца, зато с уймой музейных безделиц» (692-693). В романе противопоставлена кабинетная суета Александра Яковлевича «бродячей прихоти» Ивана Матвеича, который не раз путешествовал по стране, собирал материал для книг (на Крайнем Севере - гл. 4, в центральных губерниях, в родных местах - гл. 17), вглядывался в лик России, стараясь угадать по ее суровому прошлому неведомое будущее.
Нравственное самостояние героев-антиподов испытывается на отношениях к самым близким людям - Елене Ивановне и Наталье Сергеевне. Елену Ивановну всю жизнь терзали противоречия. Выросла она в барской усадьбе как сапегинс-кая воспитанница. «Дворянское происхождение» Лены сказалось на всей ее дальнейшей жизни. Совсем недавно она говорила Вихрову: «...Я хорошей женой вам буду... что ни случись, слова дурного вы от меня не услышите!» (270). Но вскоре с малолетней дочкой на руках сбежала от мужа на Енгу: то был поступок-расплата за мнимые «грехи отцов» и тщетная попытка вычеркнуть из памяти свое прошлое. Суровая жизнь без мужа сделала из Лены аскета, пугливую и неулыбчивую мать. Но несмотря на бегство Елены Ивановны, Вихров всегда любил жену и верил, что их судьбы сойдутся навсегда. По словам Натальи Сергеевны, в ушедшие годы она «...бывала на самом верху жизни» (20), зато теперь героиня расплачивалась за свое легкое и веселое прошлое. Грацианский находился всегда рядом с «дамой треф» (так называли старушку соседи), но ничего не сделал, чтобы облегчить судьбу «бывшей», ставшей заложницей новой эпохи10, наоборот, то и дело строил ей пакости и причинял душевную боль. Героинь Л. Леонова роднит боязнь «шинели»11. Этот символ неоднократно появляется в романе. Например, в эпизоде встречи Крайнова, одетого в длинную кавалерийскую шинель, с испуганной Леночкой (253-254); в сцене общения Саши Грацианского, в форменной, с металлическими пуговицами шинели, с перепуганной женщиной (254). Таким образом, соотнося умеренность «бывших» с «удалой левизной» юных героев12, писатель пришел к безрадостному выводу: «Никогда, пожалуй, такой длинный перегон не разделял в России двух смежных поколений» (19).
В «Русском лесе» помимо обобщений автора о судьбах человека и природы большую композиционную роль играют символические природные образы. В книге есть впечатляющая картина рубки сосны. В унисон «смерти» лесной красавицы звучит монолог Калины Глухова: «К тому я и веду, что прозябнет землица без своей зеленой шубейки и здоровьишко станет у ей шибко колебательное. Будет коровка по семи верст за травинкой ходить, а раньше с аршина наедалася. И будет вам лето без тучек, иная зимица без снегов... и проклянут люди свое солнышко! <..
И как побьете до последнего деревца русские-то леса, тут и отправитесь, родимые,
за хлебушком на чужую сторонку!..» (92). Речитатив старца звучал, как глас вопиющего в пустыне, - на него не реагировали ни толпы лесорубов, ни Золотухин, ни Кнышев... который, по слухам, вырубил полмиллиона десятин и снял зеленую одежку с трех великих русских рек» (92).
«Русский лес» - философский роман, тяготеющий к условности; его сюжет подчинен развитию философской мысли, в основании которой лежат мифотворчество, символика, широкие отступления и исторические реминисценции. Художественно осмысливая бытие, романист утверждал гармоничное единство человека и природы, человека и земли, человека и космоса, фиксировал свое внимание на симптомах кризиса традиционного гуманистического сознания. Человек, по Л. Леонову» - существо общественное, жизнь и сознание которого должны одухотворяться высшими идеями и нравственным смыслом, в противном случае на пути поступательного движения человечества неизбежны препятствия и роковые преграды.
Примечания
1 Лобанов М. П. На передовой: (Опыт духовной автобиографии) // Наш современник. 2002. № 2. С. 193.
2 Леонов Л. М. Русский лес // Собр. соч.: В 10 т. Т. IX. М.: Колос, 1984. С. 449. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте статьи. В круглых скобках указываются номера страниц.
3 Мочульский К. Великие русские писатели XIX века. СПб., 2000. С. 145-146.
4 А. Г. Лысов, осмысливая леоновские образы с общечеловеческих позиций, писал: «Думаю, что единственный, кто может претендовать на дефиницию “положительно-прекрасный образ” - это Вихров, “природоволец”, человек людей» (см.: Лысов А. Г. О «всемирной отзывчивости» Леонида Леонова: соборный образ культуры // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001. С. 83).
5 «Работая над “Русским лесом”, - заметил Л. М. Леонов, - я вспоминал, прежде всего, русских лесоводов, правильно воспринявших идею постоянного пользования лесом путем его воспроизводства... Борясь за лес и лесников еще во времена Сталина, я имел единственный способ спасти их...». Здесь же: «В “Русском лесе” должна была быть еще одна глава» (см.: В поисках «золотого иероглифа»: Из беседы А. И. Овчаренко с Л. М. Леоновым 19 ноября 1981 года//Наш современник. 1994. №8. С. 191,192).
6 Оклянский Ю. Шумное захолустье: В 2 кн. Кн. 2.М.: Терра - Тегга, 1997. С. 196.
7 «Роман Л. М. Леонова, - отметил Е. И. Лопухов, -.. .вернул лесу заслуженное гражданство. За десять лет до романа теорию постоянства пользования лесом считали неприемлемой. За нее можно было даже пострадать. После романа теория постоянства пользования получила разумную оценку и возвращение на восстановленные кафедры лесных вузов. Она, эта теория, стала подробно излагаться на страницах периодической прессы, проникала в центральную печать...» (см.: Лопухов Е. И. За гражданство леса // Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью. М., 1999. С. 247-248).
8 По первоначальному замыслу «Русского леса» в романе должен был действовать один ученый. Затем он раздвоился в сознании писателя наличности Вихрова и Грацианского.
9 Вахитова Т. М. Лики Л. Леонова в XX веке // Лит. в шк. 2004. № 2. С. 6.
10 Героини «Русского леса» Елена Ивановна и Наталья Сергеевна жили в противоречивое военное время, подобно персонажам запрещенной леоновской пьесы «Метель», вскрывшей суровые черты ушедшей эпохи: «...аресты, доносы, страх, жертвы и палачи, губительное влияние событий тех лет на сердца молодежи» (см.: Леонова Н. Л. «От истории можно уйти только в могилу» // Москва, 1999. № 5. С. 190).
11 Л. Леонов в беседе с А. И. Овчаренко сказал: «Критики не писали, почему мать Поли так боится шинели. Сколько судеб зависело от шинели, скольких она бросала в дрожь!» (см.: В поисках «золотого иероглифа»: Из беседы профессора А. И. Овчаренко с Л. М. Леоновым 19 ноября 1981 года // Наш современник. 1994. № 8. С. 192).
12 Зубарева Е. Е. Детство в художественной системе Л. Леонова // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001. С. 223.
В конце романа обозначены даты его создания: январь 1950 - декабрь 1953 года. Нет секрета в том, что не так много произведений литературы тех лет лет оставили заметный след.
Глубокое же дыхание реальной жизни во многом пришло с романом «Русский лес» Леонида Леонова. Климат этой книги оказался как нельзя кстати. С тех пор на судьбу леса мы смотрим глазами Леонова. Этот роман - треножное письмо на множестве страниц от имени нового мира. Страницы произведения волнуют и ранят. Повесть временных лет о лесе, у которой и сейчас еще нет благополучного конца.
Создавая «Русский лес», Леонов перечитал все, что говорилось и писалось тогда в лесной науке. Через Ивана Вихрова он наделил эту науку человеческой чуткостью, поэтическим вдохновением.
Новаторство романа было настолько очевидно, что в 1957 году JI. Леонов удостаивается высокой чести - становится одним из первых лауреатов Ленинской премии.
Русская природа всегда была любимым образом нашей литературы.
Современниками Леонова были такие мастера, как Михаил Пришвин и Константин Паустовский. Для них любовь к родной природе была немыслима без любви к Родине.
Однако, я думаю, никогда еще жизнь природы не сближалась так тесно с человеческой историей, как это случилось в романе Леонова. Лес таит в себе лучшие человеческие достоинства, переливая в душу людей красоту и силу. Лес, как и человек, стремится в высоту, к небу. Конечно же, здесь образная, поэтическая символика, но есть в ней прелесть высшей природы. Это искусство.
Вот каким выглядит русский лес после только что отгремевшего жестокого боя... Ho и деревья здесь выглядели, как люди. Одни лежали навзничь с вырванными корнями, другие же, еще стремились вон из западни, наклоняясь вперед расщепленными стволами, а наиболее рослые и стойкие, сами в глянцевитых обдирах и ранах, казалось, вели куда-то пошатнувшихся товарищей».
Ощущение такое, что смотришь драматическую картину, посвященную солдатскому мужеству и стойкости.
Нa мой взгляд, дело Ивана Вихрова, а, говоря шире, философско-нравственное настроение романа сегодня поднято на уровень народного сознания. Оно оформлено в законы об охране леса, рек, воздуха.
Лес зеленый океан страны - тоже имеет свои горизонты берега.
Как говорит история устами леоновского героя, лес может разбиться на моря, малые озера и даже исчезнуть в миражах степей и пустынь или упорхнуть, как золотая рыбка, если идти к нему только с топоро.
Герой Леонова и живет для того, чтобы никогда не умолкали пенистые, веселые волны этого зеленого шума. Как истинного сына своего времени, Вихрова смущает, что он своими идеями и мечтами не поспевает за темпами жизни. В пять - четыре года брались самые крутые вершины: Магнитка, Днепрогэз...
А сосновому бору нужно сто лет, чтобы достигнуть зрелости. Занимаясь таким важным делом, как защита и восстановление лесов, он порой испытывает неловкое чувство «как если бы состоял хранителем Большой Медведицы или смотрителем черноморского пойзажа».
Пронырливой «грацианщине» не состоит большого труда времен но убедить общественность в гражданской ненадежности вихровских идей.
Привлекателен характер главного героя Ивана Вихрова.
Встретившись со своими противниками с глазу на глаз, Вихров теряется, настолько очевидным кажется ему то, что он защищает. A кто они, эти «вертодоксы», начетчики, как сказали бы мы, - Вихров не знает. Он только чувствует их нравственную неопрятность. Для него бесспорно, что человек - это то, что он любыми неудобствами, когда речь идет о самом важном в его жизни.
Бот он в трудную минуту приходит на дачу и Чередилову тоже товарищу студенческих лет. Ho Чередилов уже не тот юноша, певший «Ноченьку» так, что прохватывало душу. Это всего лишь заурядный бюрократ, пропитанный невежеством и ложью. Он даже не приглашает бывшего товарища в дом и взирает на Вихрова с дачной веранды. Слышно, что за его спиной позвякивает самодовольное, не по заслугам благополучие.
Снова Иван Вихров вроде бы как унижает себя. Он стоит, задрав голову, в предгрозовой духоте, доказывая свою правоту: «Смысл моих знаний, я полагаю, в том, чтоб содержать в порядке и сигнализировать народу о всех изменениях в его состоянии».
Ho Леонов с таким мастерством выписал эту сцену, что мы видим только Вихрова, причем, во весь рост, с предельной ясностью, крупным планом, а сумеречный Чередилов выкрикивает свои угрозы, словно из потаенного гнезда.
Вихров договаривает последние слова в этом споре уже под проливным дождем и уходит как человек, достойно исполнивший свой долг.
Эдгар Ho писал, что нужны четыре условия счастья, как он его понимал: первое - жить на природе; второе - быть любимым; третье отказываться от честолюбивых планов; четвертое творить.
Думается, герой Леонова следовал этой «программе». Однако с одним пунктом на тему герою не повезло - в любви. Тут редкий случай, когда он и она без вины виноватые.
Лену, Клену Ивановну - жену Вихрова, трехлетней девочкой оставили у дверей барского дома, сообщив в записочке ее имя и возраст. Так оказывается она между двух враждующих берегов. В когда-то богатом, пустующем доме терпит обиды от своих «братьев» и сварливой хозяйки, а для крестьянских девушек она барышня, чужая.
Дом живет в страхе, что надвигается революция и быть большому огню. Этот страх передается и Лене. Вот в такое время и узнает ее лесничий Иван Вихров. Инстинкт том женского сердца она угадывает, что пришел ее избавитель, и, не раздумывая, сразу же решается уйти с ним из ненавистного дома.
Ho пройдет несколько лет, и снова темный облик страха настигнет Елену. Ho причина в другом. Она страдает, что жизнь бежит мимо, а на любовь доброго, хорошего человека она не может ответить таким же беззаветным чувством. Однажды вместе с дочерью Полей Лена уходит из вихровского дома, чуть не сложив этим покинутого друга.
На родине, работая в деревенской больнице, Елена Ивановна обретает уверенность, людское признание. Настанет час, уйдет в партизанский отряд и в конце романа встречается с Иваном Вихровым.
Размышляя над романом, я пришла к выводу, что каждая строка романа зовет к справедливости и, как стрелка компаса, показывает, что этот честный мир - наша Родина. Надо сегодня, сейчас трудиться, чтобы не скудели ее недра, и никогда не носились черные бури над полями, и чистыми глазами смотрелись наши озера и реки в синеву неба.
«Природа и человек» - эта проблема уже нашла отражение в нашей литературе: «Белый пароход» Айтматова, «Царь-рыба» Астафьева, «Прощание с Матерой» Распутина...
Открыл этот путь Леонид Леонов «Русским лесом». С годами ни одно слово «Русского леса» не увяло, не поблекло, оно заставляет размышлять и думать.
Юная девушка со звучным именем Аполлинария Вихрова (собственно, все зовут её Поля) приезжает после школы в Москву учиться. Мама её осталась там, на Енге, в Пашутинском лесничестве, а вот отец - столичный профессор, специалист по лесу. Только видеть его Поля не хочет: то и дело хлещут Ивана Вихрова в лесных журналах за то, что постоянно твердит он о необходимости правильного лесопользования, о недопустимости сплошных порубок. Отгораживает лес от его законного хозяина - русского народа. Подобные теорийки противоречат интересам социалистического строительства. Многочисленные суровые статьи намекают на политическую подоплёку научных воззрений Вихрова, и Поля, убеждённая комсомолка, заочно ненавидит отца как врага новой жизни. Кстати, у громогласных статей один автор. Его фамилия Грацианский.
Когда-то Грацианский и Вихров вместе учились в Лесном институте и даже были неразлучными товарищами, несмотря на разность социального статуса: Вихров - мужицкий сын, Грацианский происходил из обеспеченной семьи профессора Санкт-Петербургской духовной академии. Блестящая научная карьера Грацианского началась с растоптания видного лесного теоретика Тулякова, вихровского учителя, и продолжилась распрей с самим Вихровым. После каждой крупной работы Вихрова лесная общественность теперь ожидает разносной статьи Грацианского, хотя доверительно кое-кто утверждает, что ругательные шедевры Грацианского не составляют вклада в большую науку.
Итак, Поля приезжает в Москву и останавливается у подруги и землячки Вари Чернецовой. Гуляет по Москве, заходит к отцу - высказать ему честное комсомольское суждение о людях подобного сорта, но застаёт только отцову сестру, свою тётку Таисию Матвеевну.
В ту же ночь немецкие самолёты сбрасывают первые бомбы на спящие советские города.
В свете неблагоприятных сводок с фронта обвинения Грацианского кажутся Поле особенно зловещими. Тем более при личном знакомстве в бомбоубежище (они соседи по дому) Грацианский добавляет к биографии её отца окончательно убийственные подробности: Вихров все годы учёбы получал от неизвестного лица пособие в размере 25 рублей. В годы обнищания пролетариата этим благодетелем был уж конечно не рабочий - вывод отсюда ясен. Поля в ужасе, рвётся идти в райком, чтобы все рассказать. Варя предлагает ей вместо этого сходить на вступительную лекцию Вихрова.
Прослушав вдохновенный рассказ о судьбе русского леса («Судьба русского леса» - так называется и одна из фундаментальных работ профессора), Поля испытывает усталость победы и торжество чистоты. Теперь ей не стыдно глядеть в лицо воюющим солдатам, в числе которых сражается и Родион, её бывший одноклассник, друг и любимый. Вернувшись домой, она узнает, что Варя отправляется в тыл врага. «У тебя комсомольский билет под подушкой... думай о нем почаще - это научит тебя совершать большие дела», - на прощание наставляет Аполлинарию подруга.
Проводив Варю, Поля идёт в райком проситься на фронт. Есть у неё и ещё одно заветное желание - побывать на Красной площади в Октябрьский праздник.
Время от времени у Поли происходят встречи с тёткой Таисой, из которых постепенно выясняется история жизни её родителей. По окончании Лесного института её отец работал на родине, в Пашутинском лесничестве. Хозяйство при нем стало образцовым. Там он начал и свою плодотворную научную работу. Там возобновилось и его знакомство с Еленой Ивановной, с которой мельком виделись в детстве. Леночка жила на правах то ли приживалки, то ли воспитанницы в усадьбе Сапегиных, которым её подбросили в младенчестве. Вихрову она поверила свои страхи: боялась, что когда восставший народ будет казнить своих угнетателей и пойдёт жечь Сапегино, то убьёт и её. Чувствовала себя чужой народу, далёкой от него и не могла найти своего места в жизни. От неопределённости согласилась выйти замуж за Ивана Матвеевича, страстно её любившего. Молодые уехали в Москву, поскольку Вихрова как перспективного учёного, опубликовавшего к тому времени ряд заметных работ, перевели в Лесохозяйственный институт. Родилась Аполлинария. А когда дочке исполнилось три года, Елена Ивановна, не в силах больше сносить двойственности своей жизни, вернулась от нелюбимого мужа в Пашутинское лесничество и стала там работать в больнице. Вскоре после этого у Ивана Матвеевича появился приёмный сын Сережа: подкинул раскулаченный друг детства Демид Золотухин. Этим была частично заполнена гнетущая пустота, образовавшаяся при распаде семьи.
Для Поли, как и для её матери, нет цены, какой бы она не оплатила право глядеть в лицо своему народу. И поскольку военное время требует от каждого величайшей моральной чистоты, она пытается добыть окончательную правду о Вихрове и Грацианском. Случай помогает ей узнать о моральной нечистоплотности последнего: будучи холостяком, Грацианский имел дочь, но отцовство не признал и не помогал материально.
Во время парада на Красной площади Поля знакомится с военврачом Струнниковым, который берет её на работу в свой госпиталь санитаркой. Одновременно её сводный брат Сергей Вихров, которого она никогда не видела, отправляется на фронт помощником машиниста бронепоезда.
Комиссара бронепоезда Морщихина интересует революционное движение среди петербургской молодёжи перед февральской революцией. Беседуя со свидетелями тех лет Вихровым и Грацианским, он узнает о существовавшей тогда провокаторской организации «Молодая Россия». Никто, кроме Грацианского, не знает, что эта ниточка тянется ещё дальше: именно Грацианский был связан с охранкой и, в частности, выдал своих товарищей Вихрова и Крайнова. Грацианский не знает степени осведомлённости Морщихина и в смертельном страхе ждёт разоблачения. У Морщихина нет фактов. Тем не менее он начинает подозревать правду, но бронепоезд отправляют на фронт. Поговорить обо всем узнанном он теперь может только с Сергеем.
Бои идут как раз в окрестностях Полиного родного Пашутинского лесничества, и её как местную уроженку посылают с разведзаданием в тыл врага. Но она попадает в лапы фашистов и, не выдержав лжи, произносит речь, обличающую их как врагов новой жизни. Стечение невероятных обстоятельств позволяет ей бежать, и в лесу она натыкается на Сережу Вихрова, участвовавшего здесь на своём бронепоезде в одной боевой операции. Их находит советская разведка, лечатся они в одном госпитале - таково их знакомство.
По возвращении в Москву Поля идёт к Грацианскому и в знак презрения выплёскивает ему в лицо чернила. Грацианский воспринимает это как разоблачение. Советские войска переходят в наступление, и у Вихрова появляется давно желаемая возможность отправиться в Пашутино. Он навещает бывшую жену и застаёт у неё Сережу, Полю и Родиона. В разговоре он сообщает одну малозначительную новость: Грацианский покончил с собой, утопившись в проруби.
Пересказала
МАНЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА «РУССКИЙ ЛЕС»
Настоящее издание в какой-то мере итоговое: вот уже два десятилетия живет «Русский лес» Леонида Леонова в сознании нашего читатели роман подводил итоги одной эпохе и приоткрывал другую, он предоставлял читателю поэтический обзор полувекового исторического пространства и заключал в себе взрывчатый клубок злободневнейших вопросов современности; они осмыслялись писателем в соотношении с далекой временной перспективой прошлого, но обращены были в будущее.
У романа счастливая судьба: его сразу оценили как большое явление отечественной литературы,– первым произведением искусства, отмеченным Ленинской премией, был «Русский лес».
Однако и критика романа была довольно резкой. И хотя о «Русском лесе» написано немало книг и статей, роман этот продолжает оставаться дискуссионным по существу поставленных в нем проблем.
Одним словом, «Русский лес» - явление сложное, требующее от читателя известной подготовки, обязывающее его к умственному напряжению, но и вознаграждающее глубиной поэтического своего содержания.
Чтобы лучше понять этот роман, необходимо хотя бы примерно представить его место в творчестве писателя, а значит, и в истории советской литературы. Ибо творчество Леонова и своей полувековой протяженностью, и основными темами, и смыслом главных проблем во многом совпадает с этой историей, а вернее – составляет неотъемлемую и довольно существенную часть этой истории.
«Русским лес» - шестой по счету роман Леонова. Начав путь прозаика в 1922 году стилизованными легендами и ироническими сказками, Леонов часто выступал перед читателем и как оригинальный драматург, и как интересный рассказчик, и как публицист, обращенный к злободневным событиям современности. Перед Великой Отечественной войной и во время войны автор знаменитого «Нашествия», обошедшего сцены всей страны, гневно обличал злодеяния фашизма на страницах газет. Но шесть романов Леонова, рассредоточенные в трех первых десятилетиях, его пути советского литератора, все-таки нанимают особенно большое место и в творческой биографии писателя, и в истории советской литературы. При всей самобытности и значительности драматургии Леонова по ней одной нельзя судить о всем круге вопросов, поднятых писателем, о всех духовных событиях в нашем обществе этих лет, а по романам – можно. Все вместе они представляют собой непрерывную цепь диалогов художника со временем и современниками. И темы, открытые каждым из романов, и вопросы, в них когда-то поднятые, получают ответы, развитие и завершение в «Русском лесе». Впрочем, что значит «завершение»? Леонов – наш современник, и его диалог с нами продолжается.
Уже первый роман Леонова 1924 года «Барсуки», написанный в стремительном темпе молодости, вобравший в себя яркие краски впечатлений детства и принесший автору громкую славу, явился сложнейшим художественным сопряжением самых драматических проблем, возникших и в результате гражданской войны, и в первую очередь таких важных для будущего страны, как отношения города и деревни. Тогда, в «Барсуках», сразу же в полную силу проявился дар Леонова не только искусно складывать красочную россыпь самоцветных слов в пестрый орнамент своего неповторимого узорчатого стиля, но класть этот же материал, испытанный в каждой фразе на прочность, в основу стройного и величественного сооружения большой общественной емкости. И то и другое качество были тут же отмечены Горьким и Луначарским, увидевшими в Леонове надежду молодой советской литературы, так широко и уверенно делающей свои начальные шаги.
Это первое эпическое сооружение Леонова несло на себе явные следы традиционной основательности русского социального романа в его классических образцах. Но оно же обладало и некоторыми особенными качествами прозы XX века. Романы Леонова соединяют в некий новый сплав искусство повествовательное и изобразительное с искусством поэтической лирики, с ее сгущенной метафоричностью, с ее повышенной музыкальностью и потребностью в обобщенном образе. Это новое качество поэтического повествования, претерпевшее многие изменения за три десятилетия деятельности Леонова как романиста, с новой силой сказалось в поэтике «Русского леса», а может быть, даже только появление этого романа по-настоящему раскрыло нам значение новаторского стиля молодого Леонова для развития богатых возможностей молодой литературы и для осуществления ее трудных, историей выдвинутых задач.
За «Барсуками» в течение двенадцати лет быстро следовали один за другим остальные романы Леонова: «Вор» (1927), «Соть» (1929), «Скутарев-ский» (1932), «Дорога па океан» (1936) – верные и одновременно своеобразные отпечатки бурных изменений в жизни страны, объективные и точные картины этой жизни, одушевленные и преобразованные фантазией и чувством писателя, напряженно разгадывающего их глубинный смысл; отдельные художественные миры, непохожие друг на друга, но явно отмеченные яркой печатью одного и того же поэтического дарования и прочно сцепленные друг с другом, как звенья единой цепи размышлений художника.
Вот эта внутренняя связь произведений Леонова друг с другом единством его сквозных, через все творчество проходящих тем и мотивов делает очень трудным определение времени работы над каждой данной книгой и продолжительности вынашивания каждого замысла. По сути дола, процесс создания книги у Леонова изначальный и непрерывный: его истоки теряются в истоках жизни художника, его продолжение бесконечно следует в позднейших сочинениях, развивающих и изменяющих раз и навсегда облюбованные им темы и мучающие его вопросы. Но что это за темы! И м&;lt;5гут ли быть исчерпаны такие вопросы даже самой большой, даже замечательной книгой? Любовь Леонова к лесу как национальному пейзажу и обрамлению жизни героев, его интерес исследователя к лесу как средоточию социальных, исторических и философских вопросов берут начало в его творчестве 20-х годов. Человек, ищущий в лесных дебрях своей обширной родины излечения от старых душевных недугов, спасения от врагов, забвения или преодоления прошлого, а главное, нового смысла существования – этот постоянный мотив уже присутствовал в первых романах Леонова, но пока как глухая поэтическая мелодия, лишь сопровождающая главные события, лишь стелющаяся успокаивающим и что-то таящим золеным фоном где-то позади бурных человеческих драм.
Не имея возможности сейчас углубляться детально в развитие темы леса у Леонова, задержимся на мгновение только на одном, но во всех смыслах ключевом его произведении – на романе «Соть», которым кончался Леонов 20-х годов и начинался Леонов 30-х годов.
Герой этого романа, «битюг» революции, ее железный солдат и грубый «предок» грядущего вслед за ним гармонического человека (так тогда мечталось), врывался в лесные российские дебри, чтобы овладеть стихией – и природной и социальной,– чтобы взнуздать ее электрическими вожжами, подчинить всю без остатка своей воле, превратить ее в послушный и безотказный материал для строящегося здания социализма. Тогда, в «Соти», российские лесные пространства расстилались еще как бы и не тронутыми рукой человека до самого океанного горизонта. «Хоть апокалипсис пиши!» – восклицал при виде безмерности этих пространств, где только ветры и волки, Увадьев. И он входил в них без страха и сомнения с сотнями и тысячами смоленских землекопов, рязанских пильщиков, владимирских плотников, вологодских штукатуров, входил, чтобы очистить и взорвать родную землю под котлованы социализма. Лес в тот исторический момент и в том романе представал прежде всего неисчерпаемым и сопротивляющимся сырьем – и его превращали в целлюлозу, и он же представал убежищем политического противника: в нем таился нищий монастырь, оплот скрытой и явной контрреволюции на реке Соть,– и потому он также подлежал уничтожению.
Так на рубеже 20-х и 30-х годов, в духе и в согласии с потребностями и прямолинейностью эпохи, решалась Леоновым – и поэтически и философски – проблема природы и человека, стихии и разума, прошлого и будущего. Конечно, в общем и, конечно, не без оговорок и не без сомнений. Леонов не был Увадьевым, он лишь испытывал на себе в тот момент обаяние его исторического подвига и его бескомпромиссной уверенности.
Читая и перечитывая последний роман Леонова, приходится вспомнить претворение «лесной темы» в его давнем романе потому, что «Русский лес» – во многом новый ответ писателя и самому себе, и самим им поставленным когда-то вопросам, неоднозначный ответ, выношенный временем и выстраданный в испытаниях войны.
Отношения человека со стихией, соотечественника Леонова с родной историей, ответственного гражданина своей страны с безответственными ее гражданами, преобразователя природы с лесом – все оказалось сложнее, чем думалось когда-то, и все потребовало переосмысления и углубления. Вот почему, являясь объективной и правдивой картиной частной и общественной жизни леоновских современников, запутанным клубком человеческих драм, «Русский лес» в то же время весь до конца проникнут духом лирической исповеди. Лирика сплавляет в этом романе в сложное художественное единство настоящее героев с их прошлым, патриотическую патетику автора с его же ядовитым сатирическим сарказмом, горестные воспоминания с мечтами о будущем, горькие сомнения с самыми высокими и гордыми надеждами. Роман весь построен на этих эмоциональных контрастах, сплавленных единством личности художника, отразившейся в каждом слове, в каждом оттенке интонации повествования.
Да, на многое пришлось ответить в «Русском лесе» по-иному, чем отвечалось когда-то в «Соти». Но одно и именно тогда было заложено как новаторское качество советского романа прочно и для Леонова навсегда: определенность профессии героя, его сращенность всеми клетками души и тела с делом своей жизни и именно через это свое дело – с жизнью народа, эпохой, страной. В начале 30-х годов эта особенность воспринималась как специфическая жанровая черта «производственного романа» – так неуклюже и скучно стали называть романы, где действие происходило на стройках, на фабриках, на заводах, на танкерах, на гидростанциях и т. д. Но очень скоро обнаружилась простая очевидность: а где же еще может действовать, чувствовать, любить, ненавидеть, страдать, прославиться современный герой? Труженик и работник, он весь мир и все его краски и запахи мог воспринимать только через призму своей профессии. И тогда для писателя оказался особенно существенным точный выбор профессии своего героя и конкретное знание ее особенностей, и бед ее, и ее поэзии. В 30-е годы Леонов последовательно вместе со своими героями становился то строителем, то физиком, то железнодорожником, то садоводом.
К теме леса писатель шел издалека, но выбор лесоводства как главного. дела жизни для героев его романа оказался и необычайно существенным, и глубоко знаменательным. Здесь все сошлось и все определило успех: и давняя юношеская привязанность Леонова к русскому лесному Северу, сложившаяся тогда, когда он, еще до революции, будучи московским гимназистом и живя у деда в Зарядье, ездил в Архангельск к ссыльному отцу, поэту и издателю Максиму Леоновичу Леонову; и постоянный интерес Леонова к естествознанию, особенно к ботанике; и та не оставляющая каждого современного человека, но в высшей степени присущая Леонову тревога, которая родилась, когда в результате второй мировой войны открылась очевидность прямой зависимости между направлением развития науки и сохранностью природы на земле; и послевоенная общественная деятельность Леонова в качестве делегата всепланетных конгрессов в защиту мира и депутата Верховного Совета, конкретно столкнувшая его с широкими проблемами политики и народного хозяйства; и, наконец, некоторые громкие и при этом все-таки не совсем ясные события, которые начали происходить в середине 30-х годов и возобновились в конце 40-х в разных сферах биологической науки, в том числе и в лесоводстве... Мирная, тихая профессия лесничего при ближайшем рассмотрении оказалась заветным ключом к множеству драматических ситуаций и современности и истории. Каждая из этих ситуаций заключала в себе следующую, а ключ подходил ко всем вместе.
Уже 28 декабря 1947 года, когда в «Известиях» появилась знаменитая статья Леонова «В защиту друга», имевшая громадный общественный резонанс, вызвавшая ожесточенные дискуссии лесоводов, положившая начало широкому движению по охране природы,– уже тогда был сделан первый решительный поворот этого ключа: будущий автор «Русского леса» вошел сам и ввел своих читателей в суть общественного конфликта еще не написанного им романа, где вопрос о сохранности лесов нашей страны, о разумном лесопользовании выступит наглядным выражением и представительным обобщением идеи ответственного и деятельного патриотизма в резком контрасте с изображением гражданской безответственности, прикрытой ложной, фальшивой имитацией под ту же идею.
Но существует колоссальное различие между воздействием на людей самой горячей публицистики и воздействием на них искусства, в частности, образов реалистического романа, который надолго, а иногда и навсегда сохраняет свою магнетическую силу доступно объяснять людям сложные общественные и психологические явления в их исторической конкретности и одновременно заражать людей нравственным зарядом любви и гнева писателя. Эта сила реалистического искусства заключена прежде всего в правдивости, типичности и убедительности человеческих характеров, созданных художником.
Спор о методах лесопользования, который превратил старших героев «Русского леса» Вихрова и Грацианского из прохладных друзей юности в ожесточенных противников, а вернее, одного в заискивающего преследователя, а другого в гордого преследуемого,– этот спор, по сути дела, давно уже выигран Вихровым, Леоновым и теми советскими лесоводами, идеи и дела которых стоят за картиной, нарисованной писателем. Выигран, так сказать, принципиально, идейно (это не значит, что разумное лесопользование так уж всегда и всюду торжествует практически – тут писатель бессилен, но важно уже и то, что лесные заботы и беды стали близки и хоть в какой-то степени понятны всем нам). Решен и исторически в пользу Вихрова конфликт 30–40-х годов между серьезными биологическими идеями и тем блефом, который так откровенно и нагло разыгрывался иногда на авансцене науки, прикрывая мнимой принципиальностью и мнимым новаторством научные и человеческие трагедии. Но не потеряло своего значения, до конца не изжито внешнее сосуществование и внутреннее столкновение двух типов миропонимания и мироотношсния, воплощенных Леоновым в двух «лесных» профессорах Вихрове и Грацианском,– существующих, однако, не только в лесоводстве и даже не только в науке. Это всем знакомое и иногда трудно различимое сосуществование, но всегда неизбежное столкновение всякой подлинности и всякой мнимости, когда с одной стороны выступает искренняя и бескорыстная самоотдача человека делу всей своей жизни, а с другой стороны – циничное самоутверждение в том же деле человека карьеры – одной карьеры во что бы то ни стало и чего бы то ни стоило.
Между этими двумя полюсами человеческого поведения расположилось все поле леоновского романа, натянуты все его главные сюжетные линии, образовалась вся сила его нравственного напряжения. И то, что в центр романа начала 50-х годов был поставлен такой глубокий и такой, в сущности, простой конфликт, сделало «Русский лес» характерным явлением советской литературы и 60-х годов. При всей своей усложненности и патетической торжественности роман Леонова оказался в самом глубоком и главном русле живого течения литературы 60-х и 70-х годов, обращенной в первую очередь к проблемам нравственным в их простом, прямом и массовом выражении, а во вторую – к проблемам национальной сущности, национальной истории и национальной эстетики.
В образе Грацианского, коварного противника Ивана Матвеича Вихрова, Леонов создал удивительно глубокое сатирическое обобщение грехов и пороков современного карьеризма, но в его старомодном рафинированно-интеллигентском варианте. Он показал его вместе с его же глубокими историческими корнями, уходящими в российское прошлое и не выкорчеванными до конца даже самыми радикальными социальными катаклизмами. Раздавались голоса, что Грацианский слишком уж прямо связан в прошлом с царской жандармерией, с ее провокаторской деятельностью. Может быть, Леонов действительно выбрал для такого изнеженного сибарита и изощренного полемиста, как его Грацианский, не самую распространенную биографию, по крайней мере, в ее истоках. Может быть. Но уж очень важна для Леонова сама идея исторической преемственности и исторической укорененности славы и бед русского леса. Без этого ощущения своего времени в перспективе веков и даже тысячелетий не мог быть создан символический и многоплановый образ леса: дерево растет долго, и болезни его, и величие его питаются соками из глубины скрытых недр. И очень уж зловещую роль сыграло провокаторское подполье в нашей истории, особенно в истории начала XX века, в годы юности старших героев «Русского леса» и детства его автора: облик Азефа маячил не только перед юным Сашей Грацианским в его наивно-безнравственном замысле бороться с провокацией ее же средствами, но, видимо, этот зловещий исторический лик был существенным и для переживаний творца Грацианского. В целом же скользкая двусмысленность этого персонажа столь же художественно безупречна, как и прямодушие и открытость Вихрова – до наивности, до беззащитности.
Вихров тысячью видимых и невидимых нитей связан с давним российским прошлым: и поэзией своего крестьянского детства, и своими хождениями по Руси, хождениями по мукам народным (ради той пытливой любознательности, которая так была свойственна молодому Горькому, и благодаря тому пренебрежению к трудностям, которым отличалась демократическая русская интеллигенция); он связан с прошлым и идеями ответственного лесопользования, воспринятыми им от лучших представителей отечественной науки той поры, когда идущая в народ интеллигенция считала своим высшим долгом сохранение общего народного достояния – земли и всего того, что в ней и на ней находится; связан Вихров и с очень далеким прошлым страны, с глубью ее веков, патриотическим пафосом и исторической патетикой своего слова о судьбе русского леса, произнесенного им трагической осенью 1941 года перед студентами. Вихровская лекция – лучший образец леоновской публицистики, органически вошедшей в роман как неотъемлемая часть – и в его лирическую стихию, и в реалистический портрет героя романа Ивана Матвеича Вихрова.
Этот созданный писательским знанием и воображением портрет сохранил для нас и запечатлел для потомков самые дорогие черты наших отцов и дедов – скромность, внутренний неподдельный демократизм, чувство долга как главный принцип жизненного поведения, гордость тружеников, не нуждающихся во внешних знаках признания и боящихся пуще огня громких густых слов. Запечатлел этот портрет и их драму: молчаливое презрение к Грацианским и беззащитность перед ними, частые, а иногда трагические поражения их чистоты, не подозревающей всех возможностей зла и подлости, в столкновениях с доносительским карьеризмом, и их конечную моральную победу над попытками в принципе оправдать зло некими высшими таинственными целями. Идейные, психологические, бытовые связи, многолетние и каждодневные взаимоотношения Вихрова и Грацианского схвачены леоновским наблюдательным глазом во всей их житейской правдивости, обыкновенности и распространенности, объяснены с большим проникновением и обобщением, изображены с артистической изобретательностью сатирика и высокой грустью лирического поэта.
Читатель «Русского леса» признает, что в этих характеристиках леоновского мастерства нет преувеличения, когда сам столкнется с лучшими страницами и сценами этой книги: когда он будет наблюдать, как Грацианский обещает оболганному Вихрову дружбу, а Вихров застенчиво теряется перед такой наглостью или принимает ее за искреннее раскаяние; когда на страницах этой книги он встретит замечательную л ооновскую метафору объединяющую Вихрова и Грацианского поэтическим образом странной, загадочной двойной звезды, взошедшей и надолго над русским лесом; когда он окажется по авторской воле свидетелем вихровского унижения у ворот богатой чиновничьей дачи, свидетелем, оскорбленно сочувствующим, но и досадующим на простодушие любимого героя; когда, наконец, он почувствует в самом строении речи рассказчика, повествующего об этих длительных и запутанных отношениях, даже в интонации – постоянное соседство, столкновение, сопряжение нежной любви и сарказма, сочувствия и иронии, надежды и грусти.
Столь же сложна и контрастна интонация леоновского повествования, когда в «Русском лесе» речь идет о его молодых героях, о родной дочери и приемном сыне Вихрова и их друзьях, о поколении, сражавшемся и победившем в Великой Отечественной войне. Только этот контраст иной тональности, иных эмоциональных оттенков. Здесь сталкиваются мажорная мелодия доверия к жизни, так светло и радостно окрашивающая первые страницы романа, и тревожная мелодия тайного недоумения, переходящая постепенно в открытый и яростный гнев – против фашизма (допрос Поли немецким офицером), против грацианщины (Полина расплата с врагом отца), чтобы в конце романа снова перелиться в музыку победивших юных надежд, но музыку, смягченную умиротворенным прощанием старшего поколения с любовью, с родными поредевшими лесами, с прошлым.
С конца 20-х годов облик молодого поколения страны в романах и пьесах Леонова.часто воплощался в образах юных девушек. Прелесть расцветающей женственности призвана была эстетически утвердить представление писателя о красоте и гармоничности поколения, полнота счастья которого составляет конечную цель общества, строящего социализм. Леоновские полудевочки, полудевушки радостно и доверчиво вступают в сложный, борющийся, куда-то рвущийся мир. Их отношение к миру и мира к ним – та двойная шкала моральных ценностей, при помощи которой писатель измеряет и перепроверяет нравственное состояние своего времени. Это состояние определяется сложным соотношением между высотой этических идеалов общества и его каждодневной практической моралью, с которой сталкивается молодой человек, вступая в жизнь. Новый строящийся мир пытается оберечь свое прекрасное и любимое дитя от нравственных перегрузок, но дитя, воспитанное на головокружительной высоте и в стерильной чистоте идеалов этого мира, неподкупно строго и беспощадно судит отцов по этическим меркам, ими же привитым ему.
Общая для творчества Леонова тема, варьирующаяся с разной степенью глубины и конкретности, в «Русском лесе» приобретает генеральное значение, составляя самый костяк сюжета романа, объединяясь с темой леса идеей взаимной ответственности следующих друг за другом поколений и обогащаясь всенародным нравственным опытом Великой Отечественной войны.
Восемнадцатилетняя Поля Вихрова приезжает 22 июня 1941 года (в Москву из глухого лесного края, чтобы решительно осудить своего отца Ивана Матвеевича Вихрова за якобы совершенные им грехи. Скоро она с недоумением обнаруживает странное несоответствие сущего и кажущегося в отношениях Вихрова и его постоянного обвинителя Грацианского, странную неясность всей ситуации, где непонятно, кто враг, а кто друг народа. Чтобы окончательно разобраться в этой ситуации, Поле Вихровой нужно сначала стать участницей Великой войны, совершить подвиг, близкий подвигу Зои Космодемьянской, счастливо избегнуть участи этой всенародной героини, вернуться из фашистского плена в Москву и только тогда обрести право и силу предъявить истинный счет клеветнику. Поля и ее названый брат возвращаются с войны, обогащенные знанием душевного богатства своего народа, «законов, записанных в сердце», и пониманием несоизмеримой с их прежними чистыми, но незрелыми представлениями о сложности нравственных коллизий, создаваемых реальной жизнью, исторической судьбой русского леса. И потому отныне они с более гибкими, более глубокими и выверенными жизнью и своим душевным опытом мерками будут подходить и к прошлому отцов, и к своему будущему.
В конце романа, едва прогнав фашистов из родных лесов, едва избавившись от духовной власти Грацианского и его непрошеного участия в их делах, герои романа скромно празднуют первую военную победу, впервые собравшись после испытаний и разлуки вместе – и юное и старшее поколение. Они не разъединены больше ни взаимным тягостным молчанием недоверия, ни масками фальшивого внешнего благополучия. Наконец-то они до конца понимают друг друга – и силу каждого из двух поколений, и слабость. И в этом мирном финале духовного согласия запечатлена вера автора романа в счастливый и достойный исход судьбы русского леса, леоновское понимание залога этого исхода как общих усилий и взаимной ответственности. Такой итог этого романа, сложившийся к началу 50-х годов, но чтобы понять его смысл и почувствовать его историческую глубину и правоту, нужно пройти вместе с героями Леонова большой и сложный путь.
Едва углубившись в роман, читатель «Русского леса» непременно обратит внимание на особенность его композиции, теперь довольно распространенную в литературе, но в начале 50-х годов редкую для советской прозы: свободное перемежение разных временных пластов. Непосредственное действие укладывается в несколько первых военных месяцев – с июня 1941 года по весну 1942-го. Но уже в первых главах романа, в первые сутки его действия и в последнюю предвоенную ночь, Иван Матвеич Вихров начинает вспоминать историю и предысторию своего лесного детства и всей своей жизни, отданной заботам о русском лесе,– это воображаемое путешествие в прошлое, с его разными пластами, причудливо переплетенными и между собою, и с событиями военной действительности, проходит перед глазами читателя. Как бы через дымку преданий и легенд встают картины крестьянских бедствий 90-х годов, первые шаги деревенского сироты, отданного матерью в люди, хождения в народ нищего студента 1910-х годов, история бурных успехов молодого советского ученого в 20-е годы и научные битвы годов 30-х.
Одновременно вспоминает о прошлом и сам автор – но уже не о прошлом Вихрова, а о тайном прошлом Грацианского, вводя в роман картины совсем иной социальной и живописной окраски. Здесь перед нашими глазами возникает гибельный блеск предреволюционного Петербурга с его загородными ресторанами, роскошными и сомнительными красавицами, тысячными рысаками, модерными особняками и декадентскими блекло-пышными гостиными, с его жандармами, провокаторами, с подспудно зреющей революцией; глухими подземными толчками сотрясающей этот неправедный, готовый к близкому краху мир.
В то же время и юная Поля Вихрова ведет свое следствие о прошлом родителей, пытаясь проникнуть в тайну отношений своего отца и его врага, своего отца и своей матери, разлучившихся по непонятным девочке причинам. Она идет ощупью и догадкой в дебри не такого уж далекого, но пугающего ее прошлого, раскрывая в нем не столько полновесные факты и подлинные события, сколько сердцем угадывая по обломкам от этих фактов и по намекам на давние события чистоту помыслов своего отца, его несчастную безответную любовь к покинувшей его жене, его беззащитную гордость перед клеветой и лицемерием Грацианского. Полино «следствие», вызванное духовной потребностью в знании и понимании прошлого, нужных ей, чтобы победить в войне, и добываемых ею на этой праведной войне,– это и есть внутренняя пружина столь сложной и запутанной на первый взгляд композиции «Русского леса».
Роман Леонова – не историческая эпопея, и прошлое, как бы живописно оно ни представало на страницах романа, здесь важно автору и читателю не само по себе, не своим величаво-последовательным течением, а как единственный ключ к настоящему и будущему. И выступает оно в этом романе теми своими гранями – поэтическими и низменными, прекрасными и стыдными,– какими оно соприкасается с настоящим: объясняет настоящее, а ведет к будущему.
Разве разделили бы мы в полную меру заботы и тревоги, любовь и гнев, вложенные Леоновым в лекцию, прочитанную в сентябре 1941 года Вихровым перед будущими защитниками русского леса, если бы не стали сами свидетелями тех радостей, которые давала крестьянскому сыну родная природа, место его детских забав и единственный источник поэзии в его жизни, или тех бедствий, которые несет России гибель ее лесов? Яркая и точная историческая живопись Леонова, запечатлевшая в этом романе и крестьянские горести, и тусклый закат помещичьего усадебного уюта, и недолгий, но широкий хищнический разгул русского купечества, всегда подчинена мысли писателя о настоящем, тревоге о будущем. Внуки пожинают богатые плоды дедовских трудов, но и за грехи дедов расплачиваются они же.
Однако, чтобы понять глубину образов «Русского леса», мало вникнуть в сложный рисунок построения этого романа, в чертеж, воплощающий проекцию прошлого в настоящем, а настоящего в будущем. Необходимо еще внимательно вчитаться в каждую отдельную фразу, ибо проза «Русского леса» вобрала в себя не только лирическую свободу и непринужденность построения художественного целого, но и содержательную насыщенность поэтического слова XX века. Рядом со словом прозаическим, рядом, с «обыкновенным» повествованием, скупо и сдержанно излагающим ход событий, вдруг образуются как бы прорывы из обыденного, явного и частного плана в поэтический, скрытый и обобщенный. Эти «прорывы» осуществляются или емкой метафорой, или сравнением, настолько красочным, что оно остается в нашей памяти не только вспомогательным приемом, но и самостоятельной картиной, или неожиданно возникшей песенной интонацией и скрытой литературной цитатой, или отточенным афоризмом, возводящим частное переживание леоновского героя в некий общий итог духовного опыта, объединяющий героя романа, его автора и читателя единством ощущения, переживания или знания.
Уже во второй главе заметен этот внезапный контраст «обыкновенного» повествования с поэтическим зачином, когда стареющий Иван Матвеич, вспоминая о прошлом над листами своей рукописи, «как сквозь осеннюю успокоенную воду видел там, на дне, свою детскую сказку». И пусть читатель отметит, как разнообразно и многолико варьируется в момент поэтического взлета леоновского лирического чувства слово «сказка», обозначая то прекрасную мечту, то призрачную иллюзию, то лживый обман, то снова необходимую человеческой душе игру фантазии, поворачиваясь к нам то одним своим смыслом, то другим, чтобы в конце концов всеми этими смыслами вместе придать детству Ивана Вихрова обобщенность национальной типичности подобной судьбы.
Сопряжение «обыкновенной» прозы с емким поэтическим словом выдержано в романе с начала и до конца. И вне этой особенности языка и стиля нет леоновского романа,– и фабула его, и характеры, в нем изображенные, постигаются только вместе с этим вторым лирическим планом, который проходит и через пейзаж, и через авторские характеристики персонажей, и через диалоги героев – через все компоненты романа, добавляя каждому из них еще один, более широкий или более глубокий, но, во всяком случае, более общий аспект, чем тот, который непосредственно воспринимается как основной и главный.
При этом надо еще обратить внимание на особенную роль повторов некоторых метафор, которые только в движении через сюжет, через судьбу героев воспринимаются во всей полноте своего поэтического, а иногда и философского содержания.
Так проходит через роман с первых его глав до последних ненавязчивое и словно невзначай сделанное уподобление Полиной судьбы былинке, которую несет мощью своего потока река. Такое сравнение вряд ли сразу обратит на себя внимание читателя, впервые открывшего «Русский лес». Но постепенно, входя в образную структуру романа, читатель заметит, как в разных ситуациях, словно беря один и тот же знакомый аккорд, автор время от времени упоминает эту былинку, стремящуюся быть подхваченной и унесенной могучей рекой. А по смыслу событий и речей, среди которых возникает этот образ, читатель поймет, что былинке в нем уподоблена единичная человеческая судьба, а реке – могучий поток народной жизни. И в образе этом, развивающемся по музыкальному принципу сквозной мелодии, варьирующей своя оттенки, пробиваясь через другие темы и образы и обогащаясь от соседства с ними, уже но просто красиво, поэтически выражено такое общее наблюдение, как зависимость судьбы человеческой от судьбы народной, но особенное леоновское понимание этой зависимости. Смысл его в том, что ответственный, свободно мыслящий гражданин в некий критический момент и в самом конечном счете призван отказаться от привилегий и воли своей особой развитой индивидуальности ради служения «родовому» назначению, ради того, чтобы, став хоть каплей национального потока, увеличить его силу и мощь. Без учета подобных оттенков леоновской философии, слагающихся из мельчайших элементов поэтики его стиля, нельзя говорить о полном понимании романа.
Хочется обратить внимание читателя еще на один образ «Русского леса», наполняющийся противоречивыми оттенками леоновской мысли по мере продвижения этого образа через сюжет романа. Открытое авторское уподобление героини «былинке» вырастает в конечном счете из особенностей языка писателя, метафоричности его мышления, связи с истоками народной поэзии.
Сиротой я росла,
Как былинка в поле;
Моя молодость прошла
У чужих в неволе,–
так поется в песне. Но тот образ, о котором пойдет речь ниже, имеет не языковую, не народно-поэтическую, а целиком смысловую, даже реально-бытовую и сугубо индивидуальную окраску: это московский восьмиэтажный дом, в который приезжает Поля Вихрова 22 июня 1941 года. Дом вполне конкретный, населенный сверху донизу обыкновенными советскими гражданами всех возрастов и разных профессий, типичная новостройка 30-х годов, уверенно вторгшаяся своими упрощенно-прямолинейными очертаниями в прихотливо-узорчатые силуэты старых московских тополей и старинной колоколенки Благовещенского тупичка. В этом доме не всегда работает лифт и текут краны, но с его верхних этажей открывается такая широкая панорама Москвы, такая щемящая душу красота родного города, такие далекие и туманные его горизонты... И по мере накопления конкретных и реальных, но очень точно отобранных по смыслу и очень поэтических штрихов это стандартное строение приобретает обобщенный облик родного дома как символа совместной жизни и судьбы – и героев Леонова, и нас, его читателей. Жизни обыкновенной, но не простой, судьбы осмысленной, но не легкой. Постепенно мы видим этот дом сверху донизу как бы в разрезе, сделанном писателем в первые месяцы войны.
Здесь в резком, ничем не смягченном свете и «горных сквознячках» верхнего этажа обитают чистые помыслы прекрасной юности и спокойная мудрость аскетической старости – они объединились полным бескорыстием, полной готовностью к самоотречению. Отсюда, с этого этажа дома, увозят маленьких детей с мешочками на спине в далекую эвакуацию, в равнее сиротство, отсюда же уходят на фронт, чтобы или погибнуть, как погибла Полина подруга Варя, или победить, как победит Поля. Здесь, где-то в середине дома, обитает за семью замками в эгоистическом старомодном комфорте Александр Яковлевич Грацианский со своими стыдными в годину голода запасами и не менее стыдными тайнами. Здесь есть и глубокий подвал, срочно превращенный в бомбоубежище, но служащий также убежищем подпольных, смущающих Полю речей. Эти речи источают яд скепсиса и сомнения, но не они ли толкают Полю на путь самостоятельного добывания иного, более сложного и точного знания о прошлом отца, о человеческой жизни вообще, чем то знание, которое было ей ведомо в горной чистоте ее верхнего существования? Дом как дом. Дом еще не совсем достроенный, но уже обитый маскировочной фанерой и покалеченный вражеской бомбой. Многозначительный дом.
Коснувшись таких образов, как былинка и река или как дом в Благовещенском тупичке, мы уже вошли в сложную область разветвленной леоновской символики, являющейся неотъемлемой принадлежностью стиля романа и ключом к его философии. Самый всеобъемлющий и очевидный из этих символов – русский лес, о многогранных смыслах которого здесь уже не раз шла речь. Обратим только внимание, как свободно переходит Леонов в изображении своего леса от деловой, научной, исторической конкретности к смелой фантазии: так в момент Полиного проникновения в тыл к немцам лес вдруг персонифицируется в живое воплощение национального могущества, в сказочное существо, встающее на защиту родной земли. Или это только мысли девочки, ее надежда и молитва, обращенная к добрым духам этой земли?
Внутри многоликого образа леса – истребляемого и неистребимого, такого могучего в своей безотказной щедрости и так нуждающегося в защите своих детей – таится еще и его священная сердцевина: заветный родник, куда с раннего детства до старости ходит Иван Вихров за помощью, безошибочно обретая возле ключа, бьющего из недр родной земли, покой и уверенность и лишь однажды испытав там гнев и ужас, когда стал свидетелем, как бездушно и святотатственно прикоснулись к нему нечистые руки Грацианского.
Высокая символика леоновской философии патриотизма сама питается из заветных родников русской культуры. На один из таких источников, как явный опознавательный знак, указывает фамилия Грацианского. Так назвал Н. С. Лесков в «Соборянах» преемника оклеветанного и оскорбленного в чистоте своих бескорыстных помыслов Савелия Туберозова – преемника, ничем, впрочем, особенно не опороченного писателем, разве лишь безличностью стороннего пришельца, чужого и равнодушного к старгородской драме. В романе Лескова отец Туберозов также любит отдыхать душой и телом у чудесного ключа, гремящего и сверкающего алмазной пеной, серебристым ручьем разбегающегося по зеленому лугу, у родника, где, по преданию, издавна «вера творит чудеса». Там однажды в грозу показалось лесковскому герою, что «все рушилось», и там же в «благораствореннейшем послегрозовом воздухе почувствовал он прилив новых сил: «Словно орлу обновились крылья!»
Обратить внимание читателя на эту одну из многих особенностей романа заставляет то обстоятельство, что здесь весьма отчетливо видна характерная черта стиля «Русского леса», о которой вскользь уже упоминалось выше: обилие внешних и глубинных литературных реминисценций, призванных возвести леоповский образ к определенной традиции. Ассоциации с образами Достоевского и Лескова, вмонтированные в прозаический леоновский текст стихотворные цитаты из Пушкина и Блока укореняют духовный мир героев «Русского леса» и мысли его автора в национальной культурной почве. Вот почему выше было сказано, что для глубокого понимания «Русского леса» нужна известная литературная подготовленность.
Но, с другой стороны, леоновский роман так обильно и так органично вобрал в свою образную ткань разнородные элементы русской культуры, так насыщен ими и в то же время так доступен и современен своими основными проблемами и конфликтами, что читатель «Русского леса», войдя в леоновскую образную стихию, уже тем самым невольно окажется причастным к многим пластам культуры, к разным ее стилям и эпохам.
Гражданский пафос и публицистическая патетика «Русского леса», гуманизм и диалектика в изображении основных характеров, воспроизведших в новых исторических условиях лучшие достижения русского классического реализма, реализма Толстого и Достоевского, проникновенность леоновской пейзажной живописи и многозначительная обобщенность его символических образов, унаследованные от художественных открытий XX века, – все эти и многие другие черты романа Леонова, сплавленные в художественное единство, дают возможность современному читателю, внимательному и чуткому к оттенкам слова и мысли, проникнуться высоким духом родной культуры в ее богатом многообразии.
Е. СТАРИКОВА
ГЛА ВА ПЕРВАЯ
О РОМАНЕ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА «РУССКИЙ ЛЕС»
Настоящее издание в какой-то мере итоговое: вот уже два десятилетия живет «Русский лес» Леонида Леонова в сознании нашего читатели роман подводил итоги одной эпохе и приоткрывал другую, он предоставлял читателю поэтический обзор полувекового исторического пространства и заключал в себе взрывчатый клубок злободневнейших вопросов современности; они осмыслялись писателем в соотношении с далекой временной перспективой прошлого, но обращены были в будущее.
У романа счастливая судьба: его сразу оценили как большое явление отечественной литературы,– первым произведением искусства, отмеченным Ленинской премией, был «Русский лес».
Однако и критика романа была довольно резкой. И хотя о «Русском лесе» написано немало книг и статей, роман этот продолжает оставаться дискуссионным по существу поставленных в нем проблем.
Одним словом, «Русский лес» - явление сложное, требующее от читателя известной подготовки, обязывающее его к умственному напряжению, но и вознаграждающее глубиной поэтического своего содержания.
Чтобы лучше понять этот роман, необходимо хотя бы примерно представить его место в творчестве писателя, а значит, и в истории советской литературы. Ибо творчество Леонова и своей полувековой протяженностью, и основными темами, и смыслом главных проблем во многом совпадает с этой историей, а вернее – составляет неотъемлемую и довольно существенную часть этой истории.
«Русским лес» - шестой по счету роман Леонова. Начав путь прозаика в 1922 году стилизованными легендами и ироническими сказками, Леонов часто выступал перед читателем и как оригинальный драматург, и как интересный рассказчик, и как публицист, обращенный к злободневным событиям современности. Перед Великой Отечественной войной и во время войны автор знаменитого «Нашествия», обошедшего сцены всей страны, гневно обличал злодеяния фашизма на страницах газет. Но шесть романов Леонова, рассредоточенные в трех первых десятилетиях, его пути советского литератора, все-таки нанимают особенно большое место и в творческой биографии писателя, и в истории советской литературы. При всей самобытности и значительности драматургии Леонова по ней одной нельзя судить о всем круге вопросов, поднятых писателем, о всех духовных событиях в нашем обществе этих лет, а по романам – можно. Все вместе они представляют собой непрерывную цепь диалогов художника со временем и современниками. И темы, открытые каждым из романов, и вопросы, в них когда-то поднятые, получают ответы, развитие и завершение в «Русском лесе». Впрочем, что значит «завершение»? Леонов – наш современник, и его диалог с нами продолжается.
Главы романа читает И.Макарова
Инна Владимировна Макарова (род. 28 июля 1926 - советская и российская киноактриса. Народная артистка СССР (1985). Лауреат Сталинской премии первой степени (1949).
В 1943-1948 годах училась во ВГИК в мастерской С. А. Герасимова и Т. Ф. Макаровой. Во время учёбы во ВГИКе исполнила роль Кармен в поставленной Т. М. Лиозновой пьесе «Кармен» П. Мериме. Эту студенческую работу посмотрел А. А. Фадеев и он увидел в ней будущую исполнительницу роли Любови Шевцовой в фильме «Молодая гвардия». В 1948 зачислена в Театра-студию киноактёра.
